Я сначала была среди первых, а потом довольно стремительно переместилась в лагерь вторых.
Это история про никогда не говори никогда. Довольно долго я вообще считала, что детей не хочу. Потом думала, что в общем хочу, но не до такой степени, чтобы рожать. Потом я была убеждена, что никогда не буду делать то, что меня всегда так раздражало в молодых мамах: не буду кормить на людях, не буду умиляться, когда малыш размазывает кашу по себе и всем ближайшим поверхностям, не буду считать количество грязных памперсов и вообще как же пережить эту необходимость менять памперсы.
Самым раздражающим триггером для меня была голая грудь, к которой приклеивался младенец на глазах у всего честного народа. Помню, как долго и возмущенно рассказывала подруге, что ехала в метро, а там девушка прямо в вагоне расстегнула платье и давай кормить младенца. Надо сказать, возмущена была не одна я: весь вагон поглядывал на девушку смущенно и не по-доброму. Здесь первично, конечно, смущение. В России, несмотря на повсеместные короткие юбки и топы, едва прикрывающие грудь, годами воспитывалось неприятие тела и сексуальности. Все поколения, выросшие в Советском Союзе, получили весьма пуританское воспитание. Поэтому когда вышел фильм «Интердевочка», страна буквально сошла с ума — как будто удалось подсмотреть в замочную скважину и увидеть то, чего, как известно, в СССР нет.
Еще более сложным всегда было отношение к материнству. Начинается все с беременности, которая воспринимается чуть ли не как болезнь: бесконечные медицинские обследования и проверки, изматывающие обходы всех врачей, больницы, в которых побывали почти все мои подруги с подозрением на угрозу выкидыша. Вместо того, чтобы продолжать жить обычной жизнью и наслаждаться предвкушением встречи с малышом, беременная проходит через огонь, воду и бесконечные анализы. Что уж говорить о материнстве, которое тоже с первых дней превращается в постоянный героизм. Какое уж тут удовольствие и принятие собственного тела, если из дома-то выйти сложно: то дождь, то снег, в метро с коляской вообще никак не попасть (на эскалатор с ней не заберешься), чайлд-френдли общественных мест не так много. Молодая мама оказывается заперта в четырех стенах и собственном материнстве. Ну а кормление на людях и вовсе воспринимается как крайняя степень распущенности. Осуждающие взгляды и неприязнь: дома должна сидеть, бесстыдница, а она, ишь, в кафе захотела с подружками. Витающее в воздухе неприятие так или иначе впитывается, вдыхается вместе с этим самым воздухом. И действительно, увидев незакомплексованную мамашу, которая не стесняется кормить своего ребенка, чувствуешь себя неловко, а отсюда и раздражение, и неприязнь.
Раздражение это я привезла с собой и в Израиль, куда перебралась всего два года назад. Здесь беременность и материнство такая же повседневность как утренний кофе с круассаном. Повсюду беременные разной степени беременности, малыши, едва родившись, отправляются с мамами в нормальную жизнь — в кафе, рестораны, музеи, торговые центры. И, конечно, они хотят есть. А мамы их, конечно, кормят. Кто-то успевает прикрыться, кто-то забывает. Никаких раздраженных взглядов вокруг, никакого осуждения. Ну бывают, конечно, единичные случаи, но именно единичные.
Надо сказать, я до последних дней беременности была уверена, что никогда не буду кормить в общественных местах. А если буду, то укутаюсь по макушку или спрячусь в туалете. Меня страшно смущала перспектива совершения этого интимного акта на людях. В первые месяцы я действительно пряталась, куталась и смущалась. А потом вдруг поймала себя на том, что перестаю внутренне сжиматься каждый раз, когда мой сын требует перекуса во время прогулки в парке, по магазинам или в гостях. Это вовсе не значит, что я просто задираю майку и выдаю ему грудь на глазах у всех. Конечно, стараюсь найти уголок поукромнее и прикрыться пеленкой. Правда, с пеленкой становится все сложнее — малыш растет, ему интересно все, что происходит вокруг. Да и вообще сами попробуйте пообедать, забравшись под простыню. Но и поиск укромных уголков перестал быть навязчивой идеей.
Произошло это как-то одномоментно. Практически тогда же, когда я перестала злиться, что ночи стали бессонными, дни беспокойными, а количество грязных подгузников — главная тема разговоров с мужем и подругами. То есть, в сущности, когда я приняла свое материнство, перестала ему сопротивляться, почувствовала себя в нем органично и уверенно. Повлиял, конечно, и Израиль с его культом детей. Здесь каждый встречный готов восхититься твоим малышом, никто не косится недовольно, если он расплакался в кафе, никто не смотрит исподлобья, если малыш уютно причмокивает у мамы на груди, пока она пьет кофе с подружками.
Мы все-таки очень социальные животные, и бытие в данном случае совершенно точно определяет сознание. И даже нажитые с годами комплексы нивелируются, когда что-то, что казалось всегда неприличным и стыдным, оказывается абсолютно естественным и вызывающим улыбку у окружающих.
