Мне не помогает даже то, что я постоянно заслуживаю в свой адрес сомнительные комплименты типа «ты выглядишь намного моложе своего возраста», что напоминает нередко слышанное в России «ты вовсе не похожа на еврейку».
Мое поле
Основная моя профессия – учительница музыки – самая «редкая» в Израиле. К ней в последние годы добавилась журналистика, лекции, преподавание иврита. Ну, так уж получилось, что я «училка». К сожалению, мое писание приносит мне немного денег, да и учеников мало (зато они отличные!). Так что по-настоящему для денег приходится «никайонить» (убирать) или «метапелить» (ухаживать за детьми или стариками). И вот недавно добрые знакомые подкинули мне неплохую халтуру: пасти детей.
Семья моих нанимателей являет собой типичный образчик «средней прослойки» израильского общества. Мать – психолог, работает в закрытом государственном заведении типа «почтового ящика». Отец – строительный подрядчик. В прошлые годы родители отсылали своих детей в частный детский кружок, в дом к воспитательнице. А нынче дети подросли, и захотелось им пользоваться собственной квартирой. В соседнем доме, прямо перешагнуть через балкон, живет еще не старая, но уже не работающая бабушка. Однако это вам не русская или «русская» (читай: еврейская) бабушка, на все готовая ради внуков. Лишь несколько раз за все время моей службы (почти полгода) эта дама навещала внучат. Детей двое, девочке шесть, мальчику восемь. Учатся они соответственно в первом и третьем классах. Живет моя подопечная семья в престижном районе Хайфы, в большой дорогой квартире-пентхаузе, балкон которой расположен прямо на земле, так что в их личном садике растут старые сосны.
С самого начала все показалось мне замечательным: дети не грудные и не трудные, родители нормальные, платят прилично, работа не слишком пыльная. Только часы работы очень неудобные: с 12 до самого вечера, так что весь день оказался разбит пополам. Детей надо забирать из школы, да не обоих вместе, а каждого отдельно, кормить – да не обоих вместе, а у каждого собственный рацион, и еще два-три раза в неделю отвозить на кружки или к подружке. В мои обязанности входит загрузка и разгрузка стиральной машины, сортировка выстиранного белья, послеобеденная уборка и мытье посуды и помощь в приготовлении уроков младшей девочке, Ронит.
В общем, стала я Золушкой: переделай всю работу да еще познай самое себя. Но ничего не поделаешь, кушать-то мне надо. Кстати, насчет кушать. Готовить я не большая мастерица, и ребятишки не приходят в особое вдохновение от моей стряпни. У меня дома все как-то попроще: котлетки, гренки-оладушки, картошка всякая, тушеные овощи, овощные же супчики, борщики. Незатейливо. А они привыкли к диковинным блюдам: протертый бататовый суп считается лучшим лакомством, во все кушанья добавляются всевозможные, странные на мой вкус соусы. Что ж, подучусь. Да и Меир, отец Ронит и Эрана, считает, что у детишек нет выхода, они помаленьку привыкнут есть то, что я готовлю. И так оно и происходит.
Я приезжаю до того, как надо забирать детей из школы, и разбираю домашнюю свалку. Родители рано утром отвозят детей в школу, второпях убегают на работу и оставляют квартиру перевернутой. Надо разобрать шмотки, застелить постели, вытряхнуть пепельницы, открыть окна и балконную дверь и сготовить обед. Ежедневный послешкольный порядок жизни этих детей до ужаса рутинен. Я привожу их домой, они, едва распахнув дверь, врубают телевизор на полную мощь – это, как правило, «MTV» или детские каналы. Иной раз вытаскивают телевизионные игры, обычно всякие компьютерные побоища. Затем едят, принимают друзей или сами идут в гости. Дети сами по себе весьма симпатичные: Эран простодушен, но неглуп, Ронит импульсивна, но незлобива. Оба вполне управляемые, не скандалисты.
Элементарная грамматика
С самого начала я договорилась с малышкой Ронит, что она должна начинать приготовление уроков не позднее трех. Ежедневно у нас происходит одинаковая церемония артподготовки к этой процедуре: сперва она дуется, пытается отбрыкаться обычными «нехочучками», затем я сажусь рядом с ней и надзираю. Когда я впервые заглянула в ее тетрадь и увидела, как она пишет, то пришла в ужас: в каждом слове девочка делает по две ошибки. Ну прям «исчо», и все тут!
- Ронит, почему же ты не исправишь, как я тебе показываю?!
- А наша учительница в школе вообще никогда не исправляет ошибки. Главное, чтобы мы хотя бы написали заданный текст.
Теперь-то я поняла, почему мать моих пасомых детей в процессе наших переговоров не усомнилась, что я могу присматривать за тем, как Ронит готовит уроки. Ей всего-навсего нужно было, чтобы я усадила девочку за письменный стол. Да разве она могла себе представить, что «олимка» (новая репатриантка), работница метлы, которая не училась в израильской школе, настолько хорошо знает грамматику иврита, что в состоянии определить ошибки, которые допускает на письме ее дочь? Что ж, придется заняться с Ронит грамматикой, я такую жуткую безграмотность допустить не могу.
После единичных исправлений я стала использовать принцип нашей элементарной советской работы над ошибками, которая знакома мне также по системе музыкального образования. Ронит пишет каждое слово по нескольку раз, ищет с моей помощью однокоренные слова, во время чтения повторяет вслух буквы, из которых состоит то или иное слово. Сперва она делала все это с удовольствием, затем ей порядком поднадоело, и все же она не сопротивляется, хотя не выражает большой радости от этого дела. Но вскоре наша работа получила логическое продолжение. Однажды Ронитка вернулась из школы озабоченная: им задали сочинить рифмы. Она уселась за работу и прибегала ко мне на кухню с каждым новым словом, для которого мы искали подходящую рифму. Радость созидания, радость творчества светилась на ее мордочке!
Время идет, и дети потихоньку начинают привыкать к моим требованиям. Ронит ворчит-ворчит, а ошибки в письме исправляет. Эран гуляет и часов не наблюдает, но после того, как я сделала ему выговор, дисциплинка улучшилась. Воспитываем, поучаем наших паучат. Казалось бы, нет элементарнее правила поведения, чем приветствие при встрече. Эран это делает автоматически. Однако с Ронит мне пришлось изрядно поработать, чтобы приучить девчушку здороваться. Сначала она придумала систему кодов. Каждый раз, когда садится в машину, спрашивает: «А что у нас на обед?». Я притворялась, что не слышу. Не отвечала ей ни слова до тех пор, пока она не сообразила, что надо сперва поздороваться. И все наладилось. Интересно, что с началом изучения грамматики у девчонки стало ярче проявляться чувство юмора. Однажды Ронит не задала свой обычный вопрос: «А что у нас на обед». Я привезла ее домой, и вдруг она мне заявляет:
- Сегодня у меня на обед Марина. Ее готовят вот так: «М», «Р», «Н», и в печку.
И все долго хохотали.
Истории с Торой
Почти каждый день нашей жизни сопровождается разными эксцессами. Сегодня Ронит, придя из школы, была капризной, упрямой, куксилась и устроила нам веселенькую сцену. Эран начал смотреть излюбленный обоими телеканал, она захотела назло ему переключить, он наорал на нее и отогнал от телевизора. Ронит, всхлипывая, сползла на пол и осталась сидеть. А девчушка худенькая, в квартире на полную мощь работает кондиционер, на полу так просто подмораживает. Мои уговоры встать не помогли, и тогда я завернула ее в толстое одеяло. Эран сидел, надувшись, отвернувшись к телевизору, и не реагировал на мои упреки. Я оставила их минутки на две в одиночестве, и вдруг слышу: «Прости, сестричка, я тебя обидел не подумав». Принес ей еще одно теплое пуховое одеяло со своей кровати и сделал из него домик. Я вернулась в комнату, а они вдвоем радостно смеются над телевизионными придурошными героями. Эран – хороший, добрый мальчик.
Но не всегда и не для всех. В тот день, когда окончились каникулы, дети вернулись в школу, а я на пастбище, Эран устроил мне сюрприз. Поехала я за ним в школу раз, не нашла, вернулась домой: а вдруг где-то пропустила. Дома его нет. Поехала еще раз, снова не нашла. Я отправилась прочесывать окрестности пешком. В сотне метров от родного дома, в тени возле ограды садика, стоит мой увалень и заявляет с апломбом, как ни в чем не бывало: «Я решил ждать тебя здесь». Ну, я, естественно, возмутилась: «Решить-то ты решил, а я искала тебя, волновалась, мне откуда знать, где ты, я же не телепат». Выговариваю ему, а он:
- Тебе же за это деньги платят.
- Хоть мне и платят деньги, но я остаюсь при этом человеком. С чувствами и ответственностью за тебя. Об этом ты не подумал, а?
Тут в его неповоротливом сознании, похоже, зашевелились какие-то угрызения совести. Эран завиноватился. Немедленно, под горячую руку, я потребовала отчитаться в сделанных уроках, мальчишка беспрекословно принес тетрадку и стал зачитывать мне свою письменную работу по ТАНАХу (Священное писание). Пришлось мне делать брови домиком и кивать: ведь знание священной истории – не самое сильное мое место. На помощь пришла Ронитка. Едок из нее никудышный, приходится во время обеда рассказывать сказки, да не простые, а из ТАНАХа – так она требует. Вот и подучилась, приношу в дом собственную книгу Торы на двух языках и читаю-пересказываю разные истории. Под эти ненавязчивые нравоучения она незаметно съедает весь обед.
Проверки на вшивость
В один из первых дней Сара, мать моих пасомых детей, взяла на работе отгул и часа два пробыла дома, чтобы пообщаться со мной и дать всевозможные ценные указания. Мы провентилировали наиболее болезненные вопросы, особенно проблему питания. Она решила закупать полуфабрикаты, пока дети не привыкнут к моей стряпне. Во время обеда я прошла разведку боем и очень важный тест на выживание. В кухне на стене висят два керамических талисмана, ладошки счастья («хамсы»), которые разрисовали брат и сестра. Эран ревниво спрашивает меня:
- Чья «хамса» лучше?
Совершенно не чувствуя подвоха, отвечаю с элементарной дипломатичностью:
- Обе хорошие, только разные. Одна светлая, другая яркая. Наверное, каждый из вас хотел выразить красками что-то свое, особенное.
Сара в изумлении смотрит на меня, нижняя челюсть ее медленно отвисает, затем она обращается к сыну:
- Вот видишь, и Марина тоже не сравнивает, чья лучше, а хвалит обе. Чтобы никого не обидеть. Это потому, что она очень культурный человек. Из культурной страны приехала.
Ага, заслужила! Пустячок, а приятно. Видать, правильным принципам учила меня советская педагогика и собственная родительская практика. Однако родительский контроль на этом не прекратился. Довелось мне пройти еще одно, гораздо более серьезное испытание, подобное которому проходят почти все наши «няньки»-«метаплетки» и уборщицы. Этот тест запомнится мне надолго. Назовем его «проба на ценности». Ведь я, когда приступила к работе, первым делом получила ключ от квартиры, в которой пасу детей. Однажды готовлю обед, дети еще в школе, и тут звонит папаша Меир: утром где-то в квартире у него выпали из кармана 300 долларов, не больше и не меньше. Он просит меня пройтись по комнатам и поискать эти деньги, даже не сообщив, сколько купюр и какие. Я, обалдев от неприятной миссии, с телефоном в руках хожу из комнаты в комнату, ищу, заглядываю под кровати, в бак для грязного белья, но так ничего и не нахожу. Потом получила отбой по телефону, но почувствовала себя прегадко. Не знала, что и думать – то ли это внезапная проверка, то ли попытка провокации. Правда, Меир, приехав домой, ни слова больше не сказал на эту тему. Наоборот, цыкнул на ребятишек, велел им убрать после себя на столе, потому что «Марине и без того хватает работы». На чем инцидент был исчерпан.
К детям постоянно ходят друзья и подружки. Даже в этом районе нуворишей не у каждого ребенка есть такая достопримечательность, как «русская» няня-гувернантка. Ронитка хвастается мною перед своими подружками. И не только мной, но и моими нехитрыми прибамбасами: зажигалкой в форме тюбика помады, счетной машинкой в записной книжке, а также умением говорить по-русски и петь израильские песни на иврите. Удивительно, как проявляются в детях, которые приходят к моим подопечным, плоды различного воспитания. Девочка Тами разговаривает со мной вежливо, ласково, оделяет искренним вниманием. Иланит, услышав мое имя, первым делом скривила мордаху и тут же постаралась передразнить акцент. Потом сменила гнев на милость, потому что увидела почтительное отношение ко мне со стороны других девчонок. Мальчики Игаль и Амнон воспитаны, похоже, в европейских правилах человеческого общения: здороваются первыми, интересуются, «как поживаешь?» («ма шломех?»), общаются открыто и приветливо, без всякого намека с моей стороны предлагают помощь.
Будет хорошо
Проходят дни, недели, месяцы. Чувствую себя вовсе не пастушкой, а настоящей рабочей скотиной. Страшно устала я от этой работы, от заданного круговорота, от безвыходности. От рабской зависимости, от невозможности вырваться из Хайфы в центр. Пригибает к земле вечно орущий дикими голосами телевизор в этом доме, рутина высасывает из меня все мысли, все мозги. Зато в состоянии моих пасомых детей я добилась определенных сдвигов. Во время приготовления уроков Ронит постоянно спрашивает меня, как пишется то или иное слово. Эран научился благодарить за каждое действие. Оба стали чуть-чуть поддерживать порядок в своих комнатах.
Да кому он нужен, этот мой далеко не юношеский максимализм? Разве Сара это в состоянии оценить? И ни к чему хорошему не приведет мое дон-кихотское стремление их развивать или воспитывать. Ведь она мне недавно заявила: «Я тебе плачу такие деньги не за то, чтобы ты просто сидела с детьми». На что я, к собственному удивлению, нашлась, что ответить: «Разве ты, приходя домой, не получаешь квартиру прибранной, детей присмотренными, еду сготовленной, белье перестиранным и разобранным?»
Отношения между этими детьми и их родителями кажутся мне странными. Дети какие-то жесткие, неласковые. Не представляю себе, как они в мое отсутствие общаются с родителями. Но часто мне кажется, что родители для них – только ходячие кошельки. В их телефонных разговорах звучит только одно: купи, принеси, не забудь купить, ты же обещала это купить. Родителей же интересуют в первую очередь детские желудки. В Меире странным образом сочетаются пустота, равнодушие и бездумная любовь к детям. Он беспокоится о том, как они поели, особенно Ронит, гладит детей по головам, но совершенно не знает, что в самих головах. Их обоих не беспокоит, что дети часами бессмысленно пялятся в телевизор. Видно, что денег у этих родителей хватает на многое, но Ронит всего раз в неделю посещает одно-единственное групповое занятие, а Эран лишь из-за необходимости ходит на вспомогательные уроки. Вот так они и растут, эти ребятишки, в пустоте, лишенные тепла, эмоций, поверхностные, переживающие лишь о собственности, вместо чтения у них телевизор и компьютерные игры, вместо музыки – рекламные джинглы. Натуральные джунгли.
Несмотря на то, что вглубь израильской семьи я попала впервые, я и раньше недоумевала, видя такую отчужденность, официальность в отношениях семей «сабр» (коренных израильтян, в переводе «кактусов»), которые приходилось наблюдать снаружи. Странно это видеть, особенно мне, выросшей в семье, где бабушка была типичной «аидише маме», теплой, заботливой, окутывающей любовью не только своих, но и гостей дома. Думается мне, что одна из причин кроется в… иврите. Да-да, древнем новом в языке, на котором говорят коренные жители страны.
Много лет назад, еще на заре своей олимовской жизни, столкнулась я с типичными выражениями иврита для маленьких. Представьте себе бабушку, которая заботливо склонилась над детской колясочкой и приговаривает своему ненаглядному младенчику: «Ах, эйзе раглаим!». Что означает: «Ах, какие ноги!». И все?! Видите ли, ведь бедная бабулечка просто технически не может выразить свое умиление по поводу нижних детских конечностей никакими другими словами. Нету в иврите ласкательных и уменьшительных суффиксов. Ножки, ноженьки, ножоночки – добавьте еще суффиксы по собственному разумению, любезный читатель. Но «ноги»?! У младенца?! Так ведь даже у собак, у кошек, у лягушек в иврите тоже – «ноги». Конечно, иврит – мощный язык, и я его очень люблю и уважаю, но от него не веет теплом…
Учебный год еще не завершился, а моя служба закончилась. Неожиданно и резко. В середине весны я заболела жестокой ангиной. Горло обложено, температура, хоть и небольшая, но держится. Сообщаю Меиру, что завтра не приду: «Не знаю, когда поправлюсь». В ответ лаконичное «хорошо». Послезавтра ничего не изменилось в лучшую сторону, а только в худшую. Звоню Саре, что больна и прийти не могу. Она кратко прощается. Потом, к вечеру, позвонила и сказала, что я ей больше не нужна. Как говорится, комментарии излишни. На этом завершилась моя пастьба.
Послесловие
За этими рабскими тяготами я почти забыла своих собственных детей. Хотя они и взрослые, а родители еще для них существуют. Вот я сижу сейчас в своем рабочем углу и слышу тихую беседу моих сыновей. Не все слова могу различить, но из того, что до меня доносится, понимаю, что старший пытается поддержать младшего, вытащить из тягостного состояния разочарованности, опустошенности, недовольства, с которыми нередко сопряжены армейские будни. Я знаю, что все наши бесконечные родительские прыжки, ужимки, ухищрения не стоят и десятиминутной беседы сынов между собой. Мне чрезвычайно радостно, что наши дети близки друг к другу и находят общий язык гораздо лучше, чем с нами, родителями. И это хорошо, потому что, если Бог справедлив, он продолжит их дружбу и близость и после того, как мы уйдем... Так говорила мне моя бабуся Сима, когда я еще была девочкой, старшей сестрой брата Сашки, с разницей в 9,5 лет.
С той «пастушеской» истории прошло более 10 лет. Мои дети – родные! – выросли, женились, теперь у нас трое внуков. Сыновья с женами и внуками – наши самые любимые и близкие люди. Мой брат Саша живет в США, и мы общаемся по Скайпу. Наши дети живут в Израиле и общаются между собой, как мне кажется, тепло и родственно, включая их двоюродного брата, племянника моего мужа. И тем подтверждают аксиому моей бабуси Симы.
Марина Яновская
