Первая сирена этой войны застала меня в кибуце в центре страны, где я была по работе. Десять дней до начала наземной операции. Несколько часов до впервые прозвучавшего для меня словосочетания: "Нерушимая скала".
В тот вечер кибуц отмечал коллективный праздник совершеннолетия 15 ребят, мальчишек и девчонок 12-13 лет. Были приглашены друзья, родственники и, конечно, все члены кибуца. Столы поставили на большой поляне возле кибуцной столовой. Белоснежные скатерти, цветы в высоких вазах, искусно нарезанные арбузы и дыни, разноцветные шарики, запах жареного мяса, сотни гостей.
Услышав поднимающийся звук сирены и осознав, что я не представляю, где находится ближайшее бомбоубежище, я решила спуститься со второго этажа, где работала, на нижний.
Сбегая по широкой лестнице, вижу, как разноцветная поляна за окном за секунду пустеет. Похоже на хорошо отрепетированный флешмоб. Все эти красивые люди в нарядных одеждах, девочки в легких платьях, женщины на каблуках, виновники торжества в белых рубашках, виновницы с завитыми локонами, все бросились к нескольким входам в здание. Здесь, в центре, сирена? Может учебная? Ошибка? Наверно, проверка сигнализации. Не может быть…
Я спускаюсь ещё на пол проёма и оказываюсь на цокольном этаже возле большой стеклянной двери на улицу. Слева от меня - внутренняя стена. Надо мной - лестница. С улицы заходят и заходят люди. Дети, много детей. Лысый мужчина с одноразовым стаканчиком с колой. Половина колы разлилась по дороге. Мальчик с пластиковой вилкой в руке. Опустил бы её, что ли. Рядом со мной рыжеволосая женщина с малышом на руках. Ему около года. Её держит за ногу рыженький мальчик лет пяти в очках, а рядом стоит, судя по цвету волос и очкам, их старший брат лет восьми с надкусанной лодочкой дыни в руке.
Пятилетний начинает хныкать. Мама сначала не реагирует, потом прикрикивает на него: "Да замолчи ты уже! Невозможно с тобой! Не надо было тебя вообще брать!". Старший, который с дыней, смотрит на мать, потом на пятилетнего, потом на дыню. Откусывает от дыни кусочек.
Очень тесно. Ближе к стене стоит пара с двумя девочками, лет семи и десяти, парень в джинсах и несколько подростков. Лысый с колой пытается протиснуться ближе к стене, но там совсем нет места. Я начинаю различать в хныканье рыженького: "Хочу к папе. Где мой папа?". Женщина наклоняется к нему, её лицо перекошено, она шипит: "Да замолчи ты уже, наконец! Рот свой закрой, я сказала! Вон брат твой молчит, и ты заткнись!" (видела бы она себя сейчас). Рыженький смотрит на мать полными ужаса и непонимания глазами и начинает орать во весь голос: "Папа! Где мой папа!". Мать отворачивается от него. У неё на руках заплакал годовалый. Старший ест дыню. Лысый косится на него, подростки у стены тоже. У пятилетнего истерика. Парень в джинсах тихо, но твердо говорит: "Папа, наверно, в убежище зашёл. Там даже лучше". Рыженький начинает плакать тише. Его мать поворачивает голову к парню: "Тебе-то что за дело? Сама разберусь!". Лысый постепенно продвигается к внутренней стене. Старший рыжий доел дыню. Не знает, куда бросить шкурку. "Ты - как твой отец", - цедит сквозь зубы мать. Что она хотела этим сказать? Я не поняла. Но старший понял, его голова ещё больше вжалась в плечи, а за левым стеклом очков дернулось веко.
Одна из девочек у стены о чём-то спрашивает своих. Мне не слышен её голос, но слышен ответ матери: "Ты что, не бойся, вот глупая. Вы меня в могилу сведёте своими вопросами. Лучше бы слушались и по дому помогали. Девочки всё-таки ".
"Ну, всё, сколько можно стоять?" - Пробасил лысый и стал пробираться к выходу. Когда он коснулся ручки стеклянной дверь, где-то далеко раздался "бум". За ним ещё один.
Часа через полтора выезжаю с кибуцной парковки, с ужасным ощущением бессилия. В голове фразы из моего детства. Не все они родительские послания, многое из школы: "Не мешай! Помолчала бы! Что ты вообще себе думаешь? Что из тебя вырастет? Если делать - то хорошо! Без труда не вытащишь и рыбку ... Готовь сани летом… Не откладывай на завтра... Сколько веревочка не вьется.. Девочка должна… Девочка не должна…"
Ну и что? Я – сани летом? Я должна? И правда, что я себе думаю? Ругаться точно не должна…
Включаю задний ход. Белая легковушка останавливается, пропуская меня. Внутри лысый. Он кивает мне и улыбается, показывая, что пропускает. Джентельмен хренов!
Выезжаю на трассу. Направо – Ришон. Налево – дом. Ехать почти час, через Гедеру и Кастину. В голове продолжают крутиться обрывки фраз, какие-то мысли. Одна из них возвращается и возвращается, как-бы убеждая меня своим рефреном в том, что мы – взрослые, а они дети, и мы должны… должны… должны… что мы - их родители. Именно так, а не наоборот. Мы взрослые, мы отвечаем за них.
Да, в каждом из нас живет наш внутренний ребенок со своими травмами. Да, мы тоже боимся, чувствуем бессилие и отчаянье, мы плачем иногда. Но мы взрослые! Мы принимаем решения, мы выбираем. Это мы, в конце концов, приняли решение их родить.
И мы должны быть взрослыми для них. В этой ситуации взрослые – это мы. У наших детей нет других взрослых. И мы, взрослые, многое можем. Мы можем не срываться на крик, можем слушать, смотреть в глаза, замечать хорошее, держать за руку, обнимать, улыбаться, говорить о своей любви. А когда им страшно – мы можем "бояться вместе". Еще мы можем шутить, придумывать сказки, печь пироги, рисовать, играть. Если мы забыли, как это – мы можем вспомнить. Когда-то мы это умели. Ведь мы взрослые. А они дети. И мы за них отвечаем.
Их ощущение себя, их восприятие мира зависят от нас. Мы можем дать им чувство безопасности, уверенности в себе и веру в то, что, несмотря на все войны это мир – неплохое место для того, чтобы жить в нём, веру в то, что их здесь любят, им рады, они нужны.
И только мы можем дать им это, потому что мы – взрослые!
Натали Ваксман, семейный психотерапевт
По материалам сайта orbita.co.il
